Галарина

Галарина

Трава и вода

Она была рядом и молчала. Уже то, что рядом с ним, говорило ей, что все в поряд­ке, что так и должно быть.

Трава и вода. Вода насыщает собой тра­ву на лугах. Ты — река, ты насыщаешь со­бою. То, что ты рядом, уже является для нее любовью.

А ты молчал и боялся спугнуть словом — будущее, оно такое пугливое, чуть что бе­жит, переворачивая планы и взрывая об­ходные пути.

Поэтому у двоих в травяном шала­ше промозглым утром, когда первая пта­ха только пробует голос, было такое тес­ное и жаркое настоящее, которое оправ­дало ее приезд. И небрежную реплику: «В городе пусто (а надо было услышать «без тебя пусто»). Вот делать нечего (что ни делай, без тебя все ничто). Вроде, ду­маю, до твоей фазенды недалеко (безум­но далеко, когда ты отошел на полметра и уже не держишь за руку — мне уже безум­но далеко от тебя). Ну так собралась быс­тренько на первую электричку (собира­лась с силами каждый час, каждый день решалась и не решалась и снова отчаян­но решалась — ну не убьет же, ну хоть уви­жу, хоть постою у калитки, а если что, есть последняя электричка)».

Оглядывая все вокруг: «Клево тут, и ты, блин, прикольный в этой кепке. Дай померить! Ты идешь куда-то? А, на ры­балку. И я — можно?» «Повезло, с пред­ками его объясняться не надо: кто такая, зачем приехала, где учишься, работаешь, а мама-папа кто? А как сюда отпустили? Врать, что подружкина дача рядом, не надо. Ох, ненавижу… Почему люди зада­ют такие убогие вопросы. Повезло, пе­рехватила на спуске. Он даже не удивил­ся вроде. Сидим, молчим, рыбу ловим. Жрут комары. Уже стадо прошло».

И вдруг дождик чуть-чуть. Он говорит: «Я тут шалаш сделал наскоро, пересидим немного?» И пряная пещера поглотила их целиком, прижала друг к другу тесным и низким пространством, устранила созна­ние и отдельность каждого.

Проснулись одновременно, но, боясь потревожить, не размыкали уст и глаз, пытаясь не думать. Казалось, надо что-то сказать. Слава холод­ности воздуха после дождя! Вы­лезти, даже чуть-чуть отодвинуть­ся не дала. И он молча припал к ее дрогнувшим губам: «Жадный, я жадный, ты хорошая-нехоро­шая, люблю, не лю… А-а-а, люб­лю. Люблю». Кровь стучит, разго­няясь по венам, разгоняя обидные для прекрасного сейчас мысли. И снова омут глубокого погруже­ния в жар тела. И потом — соскаль­зывание в сон. Потом, позднее уже — теплое полуденное солнце. Разбудили голоса пробежавших ребятишек. Без рыбы идем на дачу. Хорошая бабушка у него: кормит свежими оладьями и ничего не спрашивает. Врем на всякий слу­чай, что только приехала, встре­тились по дороге. Нет, бабушка суперхо­рошая. Говорит: «Нужно в город, в аптеку, получить и отоварить бесплатные рецеп­ты, а такое быстро не получится. Дня три буду там. Вы уж тут, чать, не пропадете». Чтобы бабушка поняла, что ее внук точно не пропадет с такой девушкой, она с энту­зиазмом предлагает помыть посуду. Про­вожать бабушку на станцию он идет один: «Девочка только с дороги, пусть отдохнет, — и, отойдя от дачи на приличное рассто­яние, вдруг окатывает внука как ведром холодной воды. — А если она заберемене­ет, что делать будешь? Сам дите, да и она свистушка, лохмы-то крашены. Ни стыда, ни совести, сама прикатила». И, выпалив все это, сует ему в руку деньги, смущенно

проговаривая: «Иди, вон в ларьке на стан­ции этих. купи». И, ошарашенный пе­ременами бабулиного настроения, он ух­мыляясь: «Презервативы?» Получает под­затыльник одновременно с испуганным: «Ну, тише ты, охальник». Внук, просвет­лев лицом от привычной манеры обще­ния: «Ба, ты самая. самая лучшая! Во та­кая!» Показывает большой палец вверх.

Под затихающий гул электрички, за­бравшей в город старушку, идет по просе­лочной дороге паренек в выгоревшей кеп­ке. Самый счастливый парень на свете, он не выдерживает и ускоряет шаг — быстрее, быстрее: она ждет — женщина, которой нужен он целиком, с потрохами и жаркой кровью. Они очень богаты — у них есть время, время быть рядом — целых три дня. Не хочется упустить ни секунды.